— Ну и дураки! Ну и остолопы! Ну и идиоты!
Так он говорил, и поэтому не мог петь вместе со всеми. Но смеяться, слушая песню, он мог, смеяться мог. Смеяться и ворчать. Только на его воркотню никто не обращал внимания,— бесконечную песню продолжали распевать и тогда, когда уши Войтинского навсегда перестали слышать, а рот его забило землей. Вполне возможно, что эта песня пережила бы и графа,— ведь искусство вечно, а жизнь человеческая коротка. Но сведений об этом не было,— после отъезда графа вести о нем доходили сюда так же редко, как и до его поступления.
Кроме Войтинского, лишь англичанин Кинг никогда не пел про любимую попову собаку. Но в этом не было ничего удивительного, поскольку Кинг вообще не пел. Матушка-природа наделила его стройным и гибким, почти девичьим станом и таким нежным, певучим голосом, что каждое слово в его устах звучало почти как музыка. Зачем же еще петь, если даже разговаривая ты целый день творишь музыку! Но графская балалайка брала за сердце и англичанина. Когда граф играл, англичанин, развеселившись, повязывая себе голову чем-нибудь ярким, драпировался в какую-нибудь развевающуюся хламиду и начинал плясать.
— Прекрасная Елена танцует,— говорил в таких случаях Эльбе. А пан Ходкевич, прижав к груди белый подбородок, изрекал хриплым голосом что-нибудь такое, что сразу же снижало значение слов Эльбе. Такой уж был у него нрав. Стоило кому-нибудь что-нибудь похвалить, как на лице пана появлялось выражение, словно бы говорившее: все это ерунда, вот приезжайте к нам в Варшаву, там увидите. Он -постоянно держал руки в карманах и не вынимал их даже за столом. К прислуге он обращался не иначе, как «человек», всех же остальных величал «господами». «Человеком» назвал он и Индрека — уже на второй или третий день, когда пану вздумалось послать его за чем-то в лавочку. Видя, что Индрек не обращает внимания на его слова, пан Ходкевич повторил приказание, глядя на этот раз Индреку прямо в глаза, так что уже не оставалось сомнений в том, кого он называл «человеком».
— Это кто вам тут человек? — спросил Индрек дрожащим от возмущения голосом.
— А кто же вы? — высокомерно отозвался поляк.— Вы ведь то же, что был латыш,— мальчик на побегушках, рассыльный, слуга.
Не успел он договорить последнего слова, как Индрек ударил его кулаком в подбородок, который на сей раз не был прижат к груди. Началась драка,
которая, однако, ничем не кончилась, так как их успели вовремя разнять. Поляк хотел было идти жаловаться директору, но его удержали.
— Товарищи подрались, сами и разберутся,— сказал князь Бебутов.
— Он мне не товарищ,— заявил Ходкевич.
— То есть как это не товарищ?—удивился князь.— Сами деретесь с ним и вдруг не товарищ.
— Правильно,— поддержал его граф.— Раз вы приняли вызов, значит, он ваш товарищ, в противном случае вам следовало сразу же идти к директору. Так уж заведено.
Потребовалось немало времени, прежде чем пан усвоил эту истину и протянул Индреку руку.
—