Мы все время здесь читали, но ничего не слышали,— ответил Эльбе.— Может быть, это у вас в ушах шумит, господин Слопашев?
— Иван Васильевич, Иван Васильевич! — окликнул Слопашев своего приятеля и, когда тот показался в дверях, продолжал:
— Послушайте, что они говорят. Они говорят, что здесь никто не кричал. Но ведь вы же ясно слышали, правда?
— Совершенно ясно, вполне ясно, господи помилуй!— заверещал Войтинский.— Лжете, господа, лжете, ей-богу, лжете! — вежливо добавил он — от спиртного старик всегда становился вежливым.
•— Ей-богу, лжете, господа! — подхватил Слопашев.
— Ей-богу, не лжем,— упорствовал Эльбе.— Хотите, перекрещусь, что не лгу. Хоть я и лютеранин, а перекрещусь, если иначе господа мне не верят.
И он принялся осенять себя крестным знамением.
— Ладно, верим, верим,—в один голос закричали Войтинский и Слопашев,— только оставьте, наночь глядя, святой крест в покое!
Учителя удалились в свою комнату, а парни, подкравшись к двери, стали подслушивать.
— Вам случается слышать, когда слышать нечего? — спросил Слопашев Войтинского.
— Нет, не случается,— ответил тот.
— А со мной это бывает, ей-богу, бывает. Вот хотя бы сегодня,— сказал Слопашев.
— Не верьте вы им, Александр Матвеич, врут они,— успокоил его Войтинский.
— Вы в самом деле так думаете? — усомнился Слопашев.
— Наверняка врут! — повторил Войтинский.
— Ну тогда сходите принесите еще,— распорядился Слопашев.— Четвертинки хватит?
Парни отпрянули от двери, и, когда Войтинский, запахнув пальто и подняв воротник, стал снимать с вешалки шапку, Эльбе обратился к нему самым любезным тоном:
— Куда так поздно, господин учитель?
— Прогуляться, побродить по свежему воздуху, что-то голова тяжелая, целый день в комнате просидел,— ответил Войтинский серьезно, почти торжественно и ушел; Эльбе вежливо проводил его через сени.