— Он, быть может, и перебил бы, да Рамильда помешала,—'заметила госпожа Мальмберг,
—: Вечно она лезет, куда ее не просят,— проворчал директор; судя по тону, слова его имели некий более широкий смысл. И, обращаясь к Индреку, распорядился: — Позовите Юрку, пусть подметет.
— Мне ведь к ужину посуда нужна,— запричитала
госпожа Мальмберг,
— Конечно,— согласился директор.— Запиши, что нужно, мы с князем пойдем и купим новую, он должен заплатить. Князь должен заплатить.
Но князь не пошел с директором покупать посуду, нет, он не стал этого делать. Что же касается денег, то он потребовал счет, чтобы переслать своему отцу вместе с соответствующим объяснением. Господин Маурус прочитал его и затем собственноручно отправил письмо заказным. Он поступил так во имя принципа разделения труда: князь разбил его посуду, а он за это отправил письмо князя,— чтобы никому не было обидно. Таким образом, все причастные к делу лица были удовлетворены: князь дал понять, что с ним шутки плохи; Рамильда своим поведением показала, что у нее доброе сердце и что она может радоваться даже скандалу; госпожа Мальмберг еще раз продемонстрировала, чего может добиться женщина, если у нее твердый характер, а господин Маурус сумел объяснить себе и другим, что даже самый безрассудный поступок может иметь благие последствия: его мальчики начали есть с новых тарелок и пить из" чашек с ручками, хотя ему не пришлось истратить на это ни гроша.
Конечно, так выглядело все лишь поначалу, В дальнейшем это было чревато для многих большими неприятностями. Одним из тех, кто, ничего не выиграв,
только пострадал, оказался Индрек. Ему приходилось по-прежнему есть и пить из старой, покалеченной посуды, ведь новую он расставлял, начиная с того конца стола, где сидели знатные, и, пока доходил до другого, запас новой посуды иссякал, и себе, да еще кое-кому из товарищей Индрек вынужден был ставить старую. Он по-прежнему пил кофе и чай из чашек без ручки. А ведь госпожа Мальмберг объяснила ему, как важна для чашки ручка. В довершение всего новые чашки надлежало беречь под страхом смерти. Если до сих пор можно было громыхать посудой для собственного удовольствия и развлечения окружающих, то теперь госпожа Мальмберг требовала, чтобы в столовой царила такая тишина, как будто на столе расставляли деревянную и резиновую посуду. И чтобы этот наказ действительно выполнялся, госпожа Мальмберг, пока накрывали на стол или убирали, постоянно торчала в столовой, наблюдая за тем, чтобы у тарелки не откололся край или у чашки ручка... А если она и покидала на минутку столовую, то все двери до своей комнаты оставляла открытыми, дабы слышать все, что следует слышать. Таким образом, пребывание в столовой сделалось для всех невыносимым. Даже для Рамильды. Раньше она могла подолгу без помех болтать в столовой с парнями, теперь же ей приходилось либо сразу же покидать комнату, либо мириться с тем, что тетка слышит каждое ее слово.
—« Я хочу проверить, долго ли будут держаться ручки у чашек,-— говорила госпожа Мальмберг, словно задумала кого-то переупрямить. Однако дело тут было не в упрямстве, просто она обладала непреклонным характером: уж если за что-нибудь возьмется, непременно доведет до конца, пусть даже сама в первую очередь от этого страдает. Вот и сейчас! Какая ей польза от того, что она постоянно торчит в столовой, точно городовой? Одно сознание, что князь в тот раз все-таки ушел голодным. Надзор за чашками теперь велся изо дня в день, с утра до вечера и, в сущности, представлял собою весьма утомительное, нудное и беспокойное занятие. От него только настроение портилось. Все заметили, что новая посуда портит настроение госпоже Мальмберг. Потому-то Рамильда и шепнула как-то Индреку, точно поверяя ему некую тайну:
— Тетя очень недовольна новыми чашками.— Почему же? — спросил Индрек.