Отсюда вели две двери. За одной слышались громкие голоса и смех. Другая дверь была приотворена, и можно было видеть большой, покрытый черной клеенкой стол и стоящую на нем лампу под белым абажуром. За столом сидели ученики — постарше и помладше. Кто-то распахнул дверь и поглядел на Индрека, но тот не обратил на это внимания: не отрываясь, смотрел он на распростершего крылья лебедя, который словно парил под потолком, вытянув длинную шею. «Точно ангел мира»,—подумал Индрек, глядя на лебедя. Но размышлять ему не дали—- парень, открывший Индреку дверь, как-то бочком подошел к нему и извиняющимся, чуть ли не виноватым тоном спросил:
—- Простите, ваша фамилия?
Когда Индрек ответил, парень предложил ему сесть, а сам побежал через переднюю куда-то наверх — послышался топот ног по лестнице. Индрек попытался было собраться с мыслями, но они разбегались, и он не мог ни за одну ухватиться. К тому же парень очень скоро вернулся и сказал: — Господин Маурус просит вас наверх.— И, проводив Индрека до той двери, в которую сам только что вошел, добавил: — Поднимитесь по лестнице и в дверь налево.
С картузом в руке, в своем долгополом пальто из серого домотканого сукна Индрек стал взбираться по узкой деревянной лестнице. Полы пальто, точно юбка, спутывали ему ноги. Все было совсем не так, как он представлял себе, стоя на улице. Слишком обыкновенно, слишком буднично. Лишь одно заинтересовало его, да к тому же настолько, что он даже остановился посреди лестницы. Быть может, он простоял бы здесь и дольше, если бы наверху не стукнула дверь и не послышалось шлепанье комнатных туфель. Да, иначе он, пожалуй, еще долго стоял бы здесь пораженный — так сладко пахло на лестнице. Только однажды довелось Индреку вдыхать такой запах, да и то лишь мгновенье. Он стоял тогда в церкви возле скамьи, и вдруг мимо него прошли три женщины •— одна пожилая и две молодых, все в черном, под вуалью. Молодые вели пожилую под руки. Женщины прошествовали к алтарю и на глазах у всех прихожан опустились на колени прямо на каменные плиты. «Пасторша оплакивает своего единственного сына»,— шепнул кто-то. Индрек и сейчас еще помнит, как глубоко взволновали его эти слова. «Неужто скорбь пасторши так пахнет?» — пробормотал он про себя. Он видел немало слез, но никогда не слышал такого запаха, никогда. Только слезы госпожи пасторши так пахнут, когда она на глазах у всех прихожан оплакивает своего единственного сына. Слезы госпожи пасторши да деревянная лестница в перворазрядном училище господина Мауруса, только эти две вещи на свете.
Наверху Индрека поджидал пожилой седобородый господин с косматыми бровями; левой рукой он придерживал на животе полы халата какого-то неопределенного цвета, правую протягивал Индреку.
— Здрасте, здрасте,— елейным голосом проговорил он и, вяло пожав руку юноши, ввел его в маленькую комнатушку. Когда пожилой господин, все еще держа Индрека за руку, начал левой рукой закрывать дверь, полы его халата распахнулись и показалось нижнее белье.
— Как ваше имя?— спросил старик и добавил: — Я уже слышал, но в моей старой голове ничего не держится.— И когда Индрек ответил, пожилой господин сказал:—Красивое имя, очень красивое. Только мы запишем в книгу Хейнрих, так будет еще красивее. Садитесь,— добавил он, раскрывая большую книгу. Усевшись на стул, он совсем забыл про халат, полы распахнулись, и теперь уже без труда можно было разглядеть, что под ним. Даже ворот рубашки был расстегнут, обнажая волосатую грудь.
— В какой школе учились?— спросил пожилой господин и, когда Индрек ответил, добавил: — Deutsch sprechen