— Конечно, в батраках, а ты как думал,— ответил Индрек.
— Ну-у! — недоверчиво протянул Антс.— Тоже мне батрак! Знаю я твою батрацкую жизнь! Барином живешь. Ясное дело: из меня барин не получится, потому вы с матерью и решили, что я должен остаться на Варгамяэ. Мол, на это я только и гож.
— Слушай, Антс, откуда ты это взял?—спросил Индрек с удивлением и грустью; ему показалось, будто и у брата возле губ появилась такая же складка, как у матери.— Я совсем не то хотел сказать. Если я говорю, что батрачу, это и впрямь так. Я даже батрак батрака. Знаешь ли ты, каково учиться в школе бесплатно. Мне, да и многим другим моим товарищам, приходится делать вещи, которые ты счел бы для себя унизительными,— это, мол, женское дело. А я занимаюсь этим делом, только бы иметь возможность учиться.
Но то, что ответил на это Антс, так поразило Инд-река, так ужаснуло его, что он больше и слова не мог вымолвить. Антс сказал:
— Я готов хоть в золотари идти, только дайте мне чему-нибудь поучиться.
Говоря это, он не смотрел на брата, а стоял, повернувшись к нему боком, причем все его коренастое тело было напряжено, словно он вот-вот набросится на него. Но вместо этого он выбежал вон, хлопнув дверью, словно вдруг устыдился чего-то.
Индрек неожиданно почувствовал себя дома, среди родных, как бы совсем чужим и нелюбимым. «Не зря собака ночью так и кидалась на меня!» — подумал он. Даже природа, которой он любовался ночью, шагая к дому, казалась ему теперь чужой; вздумай он сейчас признаться в этом, родные поняли бы его не больше, чем те ручки от чашек, что лежали у него во внутреннем кармане, завернутые в шелковистую бумагу. Пусть кукушка кукует всю ночь напролет, пусть болотные птицы вопят как безумные, пусть ласточки щебечут от зари до позднего вечера, потому что солнце пасет в голубом небе розовато-белые облака,— людей это не касается, у них свои дела, свои заботы.
Утром Индрек спускался по тропинке на выгон. Заметив межевую канаву, которая прямо, как по ниточке, бежала через Ёессааре к реке, Индрек решил идти вдоль нее. Но края канавы обвалились, весенние воды подмыли ее берега и превратили их в грязь. Как здесь все изменилось! Или память обманывает его? Может быть, это он изменился, а не межевая канава с ее топкими берегами?
Он молча дошел до реки. И здесь среди яркой зелени, в ослепительном сверкании водной глади, над которой носились неугомонные ласточки, ему захотелось аукнуть, словно он жил одной жизнью с птицами. Он крикнул раз, крикнул другой, как бы надеясь, что кто-нибудь откликнется. Но у реки некому было откликнуться, здесь нестройными рядами стояли одни лишь сараи, они были всюду, куда хватал глаз, по обеим берегам реки, исчезавшим в солнечном сиянии и пеоеливах воздуха.
Наконец Индреку ответили, но не с другого берега, а из леса. И, не понимая, кто бы мог ему оттуда ответить, Индрек пошел на голос прямо сквозь заросли. Дойдя до просеки, он остановился, посмотрел в одну сторону, потом в другую и сказал задумчиво:
—Тийу и Кадри, конечно.
—