Глава III   На следующее утро Индрек проснулся от звонка, Звонил самый обыкновенный колокольчик, какие слышишь на свадьбах, у дружек, или в рождественский сочельник, когда ты, счастливый и радостный, обгоняя всех, мчишься в темноте к дому — ведь там тебя ждет разостланное на полу сено или солома, а в комнате так вкусно пахнет всевозможными яствами, что и на дворе слышно.

—        Тише! — крикнул им вслед господин Оллино, наклонясь над люком.— У вас точно не ноги, а подкованные копыта.

Но поток грохочущих шагов спускался все ниже, наполняя дом суетой.

— Можно ведь и наверху умываться, тогда не будет такого- грохота,— заметил Индрек, обращаясь к шедшему перед ним парню.

— Воду таскать тяжело, к тому же зимой она в «Сибири» замерзает,— ответил тот.

— Неужто так холодно! — удивился Индрек.

— Стужа! — отозвался  парень.—Прямо мороз!

— Как же там спать-то?— недоверчиво спросил

Индрек.

—        Поживешь — узнаешь,— спокойно ответил тот.—Будешь и ты радеть вместе со всеми.

Последних слов Индрек не понял, но спустя несколько недель смысл их сделался ему ясен; тогда и он начал возиться вместе со всеми, чтобы согреться, а согревшись, ложиться в постель. Это была своего рода вечерняя гимнастика, во время которой рвалась не одна рубаха, не одни штаны. Были парни, которые приходили в такое исступление, что скидывали рубахи, и тогда мелькали одни лишь голые спины да руки. Об этих «радениях» надзиратели знали, но смотрели на них сквозь пальцы, хотя иной раз в «Сибирь» поднимались, и ученики с нижних этажей, и тогда шум становился прямо-таки адским. Вихрь подхватывал даже стулья, столы и кровати — все, что попадалось на пути, и случалось, многие из этих предметов теряли ногу или какую-нибудь другую часть. Парни стояли вверх ногами на стульях, балансировали на спинках кроватей, прыгали через столы, играли в чехарду, бесились безо всякого порядка и системы. Индрек никогда не был озорником, но здесь научился. Общее настроение передавалось и ему. На него и впрямь точно накатывало.

Был еще один способ согреться: украсть внизу дров и притащить в «Сибирь» или же соблазнить чем-нибудь Юрку, чтобы тот натаскал поленьев и спрятал их где-нибудь, к примеру, положил каждому по два полена в изголовье. И когда вечером все затихало, парни вылезали из постелей и затапливали большую железную печь, стоявшую посреди чердака. Иной раз топили до тех пор, пока печь не раскалялась докрасна, затем придвигали кровати спинками поближе к теплу. К утру печь, конечно, остывала и в «Сибири» воцарялась обычная стужа. Поэтому многие предпочитали тепло «радений» теплу железной печки.

— От печного тепла на клопов накатывает,— говорили они.— А человеку плохо спится, когда на клопа накатывает.

— Это верно, человеку плохо, когда на клопа накатывает,— соглашались все.

— Пусть уж лучше на человека накатывает,— рассуждали парни, и поэтому в «Сибири» по вечерам, а то и до самого утра стоял адский шум и поднималась такая пылища, точно здесь разбрасывали золу или молотили хлеб.