Вот и сегодня Индреку пригрезилось в полусне что-то домашнее, родное, но тут колокольчик рявкнул над самым его ухом, да так оглушительно, что сладкую истому как рукой сняло. Индрек рывком сел на кровати: закопченная лампа горела под потолком, и латыш, помогавший ему вчера нести сундучок, стоял с колокольчиком возле самой его кровати. Никто, кроме Индрека, даже не шевельнулся. Но Копфшнейдер продолжал трезвонить, пока на него не закричали с разных сторон:
— Да будет тебе! Пошел к черту! Олух! А ну, убирайся отсюда!
Иным же трезвон доставлял удовольствие. Те кричали:
— Поближе подойди! Что-то плохо слышно! Завтра с двумя являйся.
Когда латыш убедился, что эстонцы и русские — прочие национальности в «Сибири» не были представлены — зашевелились, он прижал язычок колокольчика и скрылся в люке. Кто-то тут же вскочил с кровати и потушил свет, все снова улеглись,— как говорится, подремать на зорьке. Индрек тоже залез было под одеяло, но уснуть уже не мог, хотя со всех сторон и раздавалось ровное дыхание спящих и даже храп. Так продолжалось недолго, на лестнице снова послышались шаги и сквозь щель в люке блеснул луч света.
— Ребята, Белый! — крикнул кто-то.
В следующее мгновенье крышка люка приподнялась и показалась белая голова господина Оллино. Трепетный огонек свечи отбрасывал робкий свет на кровати и проходы между ними.
— Что это значит?— опросил Оллино.— Разве здесь звонка не было?
— Мы ничего не слыхали,— раздалось со всех сторон.
— Значит, завтра надо будет посильнее звонить,— заметил Оллино.
— Сильнее и дольше,— подхватил кто-то.
— Вот именно,— согласился Оллино.— А теперь вставайте, да поживее! — приказал он и начал стаскивать со спящих одеяла.
.— Господин Оллино, еще минуточку! — взмолился какой-то мальчик, крепко прижимая к подбородку одеяло.— Я только полежу немножко.
— Некогда,— ответил Оллино.— Вылезай и — мыться!
— Холодно, не могу, я и под одеялом-то дрожу,— упорствовал мальчик.
— Внизу вода холодная, сразу согреешься,—утешил его Оллино и не успокоился до тех пор, пока все не встали. Один за другим парни скрывались в люке и спускались вниз, в умывальную. Казалось, весь дом сотрясается от бесцеремонного топота сонных парней.