«Мое предыдущее письмо было плохое, Вы его сожгите. Пролежи оно у меня подольше, я бы не отправила его. Оно ужасно фальшивое. И страшно умное, не правда ли? Это письмо куда умнее меня самой. Теперь я напишу Вам просто и прямо. Напишу честно и откровенно, как пишут другу, ведь я чувствую, что мы с вами друзья.
Я обещала сообщить Вам свой адрес, помните? Это, конечно, была пустая болтовня. Но Вы это и без меня знаете, ведь теперь вам должно быть уже ясно, что со мной. Я могла бы сказать Вам это еще весной, безусловно, могла бы, но мне не хотелось, я не решалась — ведь Вы так прекрасно ответили мне, что готовы отдать свою кровь. Если бы Вы могли представить себе, как это меня обрадовало! Моя радость, несомненно, порадовала бы Вас, но только Вы ее не заметили. Теперь эта радость дойдет до Вас с опозданием. Ах, радость так часто приходит слишком поздно! Иной раз я думаю: человек рождается и умирает слишком рано, слишком быстро, радость не поспевает за ним. Бывает также, что радость и счастье пляшут впереди него или же позади, но очень редко — вместе с ним.
Это письмо Вам, собственно говоря, вовсе не нужно, но я пишу его не столько ради Вас, сколько ради себя. Тогда мне кажется, что я еще не совсем одинока, что я еще живу — ведь когда приходит смерть, человек остается совсем один. А когда он остается один, появляются мысли — для того, чтобы ему было не так одиноко. А доктор Ротбаум твердит мне каждый день: «Барышня Маурус, не надо думать, не надо уходить в себя, это вредно для здоровья. Люди часто умирают именно потому, что любят уходить в себя». Так твердит мне доктор Ротбаум.
...Вы, конечно, не знаете, кто и что такое доктор Ротбаум, Вы слышите его фамилию впервые. Он немного похож на Христа в расцвете лет, на того Христа, что стоял в алтаре, когда наш старый пастор рассуждал о вечной жизни, помните о какой? Я говорила Вам когда-то. О круглой вечной жизни, не так ли? Это вечная жизнь можжевеловых немцев. Доктор Ротбауы именно такой человек, и он сейчас моя симпатия, вернее, я его симпатия. Что это значит, этого Вы тоже по знаете. Во всяком случае, это прекрасная, серьезная вещь, и если я не умею ее Вам описать, то знайте, в этом виновата я, а не эта прекрасная, серьезная вещь.
В нашей лечебнице доктор Ротбаум выполняет роль доброго самаритянина. Но только при молодых девушках, поскольку они, как здесь полагают, нуждаются в этом больше всего. Дело в том, что как только кому-нибудь выносят приговор,— понимаете?—как только кто-нибудь вынужден остаться один, что предшествует великому и вечному одиночеству, является, так сказать, подготовкой к нему, тогда приходит доктор Ротбаум, потому что тогда начинается его роль. Приходит раз, приходит другой, приходит третий, пока из его посещений не возникает симпатия, расположение, тоска, любовь. Мы с доктором Ротбаумом пребываем сейчас в стадии тоски, следовательно симпатия и расположение уже позади, а любовь еще впереди. Каждый раз, когда доктор Ротбаум заходит ко мне, он говорит: «Я вдруг стосковался по вас, барышня Мау-рус». И если я с сомнением улыбнусь или взгляну на него, он начинает уверять: «Я в самом деле соскучился по вас. Конечно, грешно с вами так разговаривать, вы переживаете сейчас известный кризис, и моя навязчивость может вас утомить и взволновать, но поверьте, я не могу сдержаться и не сказать вам этого». А сам смотрит на меня своими большими карими, чуть грустными глазами, прикасается к моей руке и успокаивает: «Но не беда, мы с вами не одну трудность преодолели, преодолеем и эту, непременно преодолеем, и тогда нас ждет счастье. Мир так велик, так необъятен, и в нем столько счастья, возможностей счастья для двух человек, которые тоскуют друг по другу, как я тосковал сегодня по вас». Так он говорит со мной и так он говорил, быть может, уже с несколькими десятками девушек. И хоть я знаю, что он лжет, мне все-таки приятно, что он так лжет, пусть он и похож на Христа. А верите ли Вы в то, что такой ложью можно творить чудеса? Верите или нет, что ложь может творить чудеса? И тем не менее может. Это было, когда я только приехала сюда.