А что придает красоту всему сущему? Опять-таки любовь. Одна только любовь. Ибо без любви все пусто, все бездушно. Одна любовь все оживляет. Оттого поэт и говорит на родном языке, ведь иначе его слова будут гудеть, как медь, и дребезжать, как колокольчик: в них нет любви, а где нет любви, там нет и глубины, какой бы туманной й непонятной она ни была. Так что любовь — единственное, что придает глубину взгляду и слову. Кто не любит, у того глаз тупой и слова пустые, и, говори он хоть на английском языке, он все равно не будет покорять сердца.
Таково было мнение господина Мауруса о туманности и глубине поэзии. Хотя ученики и смеялись над ним, его слова все же не прошли мимо их ушей. Правда, парни не перестали слагать стихи на чужом языке, не бросили и голого рифмоплетства, но наряду с этим появилось несметное множество стихов, воспевающих родной язык и душу, они чуть было не наводнили весь мир вместе с училищем господина Мауруса. Индрек не принадлежал к сонму поэтов, но над словами господина Мауруса он все же задумался.
— Значит, любовь — это единственное, что придает глубину взгляду и слову,— бормотал он про себя. Теперь он наконец знает, в чем дело! Теперь он знает, почему взгляд бывает порой таким глубоким: от любви, от одной только любви!
То ли под влиянием этих мыслей, то ли еще почему, но Индрек стал все чаще посещать семью Ваарманов в их подвальной квартире, словно это было единственное место, где можно встретить любовь. Здесь ютилось столько нужды и лишений, что, не окажись в противовес этому любви, жизнь стала бы невыносимой, особенно для Тийны, которая порой по целым дням сидит дома одна, так как мать уходит стирать белье, а Молли — шить. Индрек когда на минутку, когда на часок — смотря по обстоятельствам — забегает к больной девочке, чтобы поглядеть, как она от нечего делать переворачивает все в квартире вверх дном, а затем, усталая и измученная, засыпает где-нибудь в углу на куче тряпья. Даже вечером, когда ,мать и сестра возвращаются домой, у них не остается времени для бедной девочки — надо еще переделать
кучу дел.
Между прочим, в их обязанности входит также вывозка снега с улицы во двор и в сад. Этим они обычно занимаются по вечерам, а то и ночью, если раньше не успели. Однажды Индрек вызвался им помочь — не всерьез, а только в шутку, потехи ради, а между тем вскоре эта шутка обернулась для него серьезным делом. Чтобы Индрека не узнали, Молли напялила на него старое отцовское пальто и старую отцовскую шапку, настолько большую, что голова Индрека прямо-таки утонула в ней. Козырек закрывал глаза, и Индреку были видны только сугробы да Молли, работавшая рядом с ним. Из-за того, что Молли трудилась рядом с Индреком, он вонзал свою лопату в снег у самых ног девушки, словно так было удобнее. Воткнешь лопату в снег и такой ком подхватишь, что Молли только диву дается. Молли только ахает и охает, взвизгивает и хохочет.
Приятная истома охватывает тебя во время такой работы. В ней есть что-то от циркового дурмана, пьянившего маурусовских парней, или от их увлечения поэзией. Подобно какому-то удивительно мягкому и вязкому веществу она проникает во все члены, в каждую клеточку, в каждый волосок, даже в одежду— а то почему же Индреку так невыразимо приятно, когда во время быстрой работы его одежда соприкасается с одеждой Молли или когда порыв ветра вместе с легкими снежинками бросает ему в лицо непокорные пряди волос девушки, упрямо выбивающиеся из-под платка. Как бы там ни было, но вывозить тайком снег с городской улицы неописуемо весело, и тому, кто занимается этой работой, можно лишь позавидовать. Когда Индрек окончит училище господина Мауруса, когда он вызубрит от корки до корки геометрию и алгебру, а также латинскую грамматику, он, возможно, пойдет в дворники или в крайнем случае станет возчиком снега; будет ездить, подложив под сиденье мешок с сеном или просто восседая на чистом, мягком, белом снегу,— если мешок уже опустел или где-нибудь забыт. Да, он непременно так и поступит, когда вызубрит от корки до корки латинскую грамматику.
У Ваарманов было заведено, что вывозкой снега занимались мать и старшая дочь вдвоем, тогда как младшая ковыляла дома, опираясь на свои костыли, или же, взобравшись на подоконник,