на шее.
Еще немного — и Индрек заявил бы ему перед всем классом, что любовь придает глубину взгляду и слову, а ведь без женщины не было бы на свете любви.
Чудесное опьянение Индрека длилось до ранней весны. Потом все чаще стало случаться, что Молли не могла идти гулять, когда Индрек ее звал. А иной раз Индрек приходил и не заставал ее, хотя знал, что в это время она должна быть дома. В таких случаях Индреку приходилось довольствоваться обществом госпожи Ваарман и ее младшей дочери и выслушивать историю о том, кем была госпожа Ваарман прежде, где жила, с кем общалась, как накрывала на стол, что ела, во что одевалась и как воспитывала Молли, чтобы та могла найти себе хорошего мужа.
— Моей дочери нужен муж, который получал бы сто рублей в месяц и приходил домой к обеду,— говорила госпожа Ваарман.— Какой-нибудь мальчишка о таком жалованье, конечно, и мечтать не может, но ведь не надо и выходить за мальчишку. С молодыми проводят время, гуляют, а выходят за солидного мужчину. Не беда, если муж старше: старые крепче любят, чем молодые. Поэтому я всегда твержу своей дочери: выходи за пожилого, тот не заглядывается на чужие юбки и зарабатывает больше, зарабатывает чуть не сто рублей в месяц и к обеду приходит домой...
О чем бы ни говорила госпожа Ваарман, она неизменно возвращалась к одному и тому же: надо выйти замуж за старого, он больше зарабатывает, зарабатывает сто рублей в месяц и приходит к обеду домой. Слушая ее, Индрек мало-помалу догадался, что госпожа Ваарман неспроста повторяет одно и то же, и поэтому решил во что бы то ни стало встретиться с Молли. Но это долго ему не удавалось, и жестокая боль продолжала терзать его чувствительное сердце. Лишь когда происходили какие-нибудь исключительные события, боль немного отступала, давала передышку, словно у нее притуплялись зубы.