Глава XVI   Однажды вечером господин Маурус так закончил свою назидательную речь, которую на этот раз произносил по-эстонски:

— Господину Маурусу приходится разговаривать с вами о дворце запятых, а в Петербурге умирает профессор Кёлер. Понимаете? Профессор Келер! Наш последний великий человек, истинный друг эстонского народа! И доктор Хурт тоже.

Мало кто из сидевших за столом слышал имя профессора Кёлера, еще меньше было тех, кто знал, что он совершил. Поэтому никто не обратил на эту весть внимания, разве что кое-кому запомнилось слово «профессор» — оно внушало почтение. Но на следующее утро директор снова упомянул это имя во время молитвы, и, когда он обратился к одним только эстонцам на их родном языке, многие уловили в его словах нечто вроде волнения.

— Что станется с нами? Что станется с нашим народом, если умрут все, кто его любит? Должен он погибнуть? Нет, не должен погибнуть, ибо солнце еще живет и поэт говорит:

Если умолкнет звук речи эстонцев, Незачем жить и тебе, о солнце.

Но если те кто любит эстонский народ, все же умирают, мы сами должны встать на их место, чтобы оно не оставалось пустым. Мы сами должны любить эстонский народ, как любили его те великие, что уже умерли или еще продолжают умирать. Все мы должны любить его — и стар, и млад, и велик, и мал. Да, даже малые должны любить так, словно они великие, ведь в любви даже малые могут быть великими, величайшими. А теперь скажите сами, следует ли чего-нибудь бояться нашему народу, если мы будем любить его всем сердцем, если сам народ будет любить себя всем сердцем? Нет, такому народу нечего бояться, он должен жить, ибо любовь есть жизнь. Так любите же, мальчики, свой народ, любите самих себя, как любит себя англичанин и немец. Любите эстонский народ, но будьте верны своему царю, ибо в его руках ключи'нашей жизни и оковы нашей смерти.

Когда пришло извещение о кончине, директор сообщил, что он заказал панихиду и что в церковь пойдут все, в ком течет эстонская кровь. Но, по-видимому, среди эстонцев мало было тех, в ком текла эстонская кровь,— в церковь явилась лишь горстка людей, а из воспитанников господина Мауруса главным образом те, кто жил на пансионе и кому просто-напросто приказали идти в церковь. Нелегко было избежать этой повинности, потому что учеников выстроили парами перед школой, маленькие шли впереди, большие позади, сам господин Маурус возглавил колонну, Ол-лино же замыкал ее, словно конвоир, чтобы никто за спиной у господина Мауруса не мог дать стрекача. Так они прошли через город — пусть все видят, как господин Маурус идет со своими воспитанниками поминать профессора Кёлера.

В церковь явился старый седовласый пастор; молитвенно сложив руки, стоял он один-одинешенек перед алтарем, и, когда Маурус, явившись со своим выводком, подвел его к пастору, тот сказал, указывая на висящую в алтаре картину.

— Возлюбленные чада мои, человек, написавший эту картину, скончался. Плоть его мертва, но дух продолжает жить в этом Спасителе, что здесь в алтаре. Поклонимся же его духу живому и помолимся за умершую плоть.

После этого пастор повернулся к ним спиной и опустился на колени, двумя ступеньками ниже преклонил колена господин Маурус, его примеру последовали и воспитанники.

Непонятно почему, но когда Индрек увидел этих двух мужчин, двух стариков, склонившихся перед алтарем, и когда он услышал необыкновенную интонацию одного, который так сильно понижал голос в конце каждой фразы, словно опускался в преисподнюю, да, когда он услышал это и заметил, что другой, обычно такой словоохотливый, теперь склонился в полном молчании,— это молчание подействовало на Индрека, пожалуй, даже сильнее, чем интонация первого,