Именно я, так что в моем лице вы, молодой человек, видите духовного отца перворазрядного училища господина Мауруса. Это было на одном многолюдном диспуте, вы ведь слышали — Хурт и буйные головы*. Там-то я и сказал Маурусу — мы как раз сидели рядом,— что у нас в Литературном обществе слишком мало настоящих писателей, потому они так и ссорятся. Литературное общество, а ругаются в нем попы и политиканы. Откуда же возьмутся настоящие писатели? Откуда, как не из школы, и чем больше школа, тем крупнее будут писатели. Вот я и сказал Маурусу: открой школу, открой эстонскую школу, чтобы появились эстонские писатели. Не беда, говорю, если они будут не такие уж великие и знаменитые, как какой-нибудь русский или немец,— зачем это надо, чтобы эстонский писатель сразу был так знаменит, как русский или немец! Достаточно, если это будет настоящий эстонский писатель, как Яннсен или Койдула, которые уже умерли,—ведь настоящие эстонские писатели все уже умерли. Но у меня же денег нет, ответил мне тогда Маурус в Литературном обществе. Чтобы готовить писателей, нужно много денег, сказал он. Я похлопал его по плечу, прямо там же, перед всеми, и сказал, что деньги, пожалуй, найдутся, главное — отыскать человека, сына своего отечества, который открыл бы настоящую школу для писателей, дабы прекратились наконец эти вечные распри в Литературном обществе. Тогда-то старый Маурус,— в то время он, конечно, был еще молодым, как и я,— подхватил мою мысль и на мои деньги открыл школу. Все эти годы я ждал своих денег и теперь наконец хочу, чтобы мне их вернули. Ведь с каждым эстонским делом так: либо оно обанкротится, как «Линда»'*', и тогда никто тебе долгов не заплатит, либо уцелеет, как тот дом, который я приобрел после банкротства «Линды», и тогда тебе вернут долги,— ведь на моем доме нет больше ни копейки долга. Школа Мауруса, как видишь, тоже уцелела, следовательно, он в конце концов обязан вернуть мне долг, не правда ли?
— Совершенно верно,— подтвердил Индрек.
— Конечно,— продолжал рассуждать господин Мяэберг,— дела надо вести с толком, не так, как в Литературном обществе: каждый суется со своей политикой. Я говорил им: выберем президента и передадим дело в его руки, передадим, так сказать, в руки одного хозяина, тогда нам останется только слушаться. Хотел бы я знать, какие ссоры могут быть в Литературном обществе, если все писатели должны будут слушаться. Но вы еще слишком молоды, чтобы во всем разобраться. Соблаговолите зайти ко мне, и я расскажу вам об эстонских делах, это вам в жизни пригодится. Я их знаю, я сталкивался с этими демократами. Я и сам был демократом и сейчас остался им немного, только старость да заботы о доме мешают. Заходите, потолкуем об Эстонии, об эстонских делах. Молодежь, правда, не интересуется эстонскими делами, у нее нет идеалов. Но у людей должны быть идеалы, как были у нас в свое время. Заходите, порадуйте старика, развлеките его.
— Приду непременно,— пообещал Индрек, а подумал обратное. Однако поступил он так, как сказал, а не как подумал. Почему? Он и сам не знал. Господин Мяэберг словно околдовал его своими речами. И первое посещение не осталось последним.
Обычно господин Мяэберг бывал дома один, но раза два Индрек заставал здесь и гостей — всегда только мужчин, солидных, полных. Женщин господин Мяэберг уже не любил. Когда-то у него, по его собственному признанию, были идеалы и от тех времен уцелело несколько женских фотографий, которые Мяэберг часто показывал с многозначительной и победоносной улыбкой. Теперь же он предостерегал от женщин всех, особенно молодежь. Он держал полную, цветущую служанку, утверждая, что приятно видеть около себя молодое существо. В доме царил уют, создавалось впечатление, будто господин Мяэберг живет со своей взрослой дочерью или удивительно юной женой. Во избежание недоразумений господин Мяэберг обычно спешил ее представить:
— Моя домоправительница Лийзи. Когда эту домоправительницу представили Иидреку, она слегка растянула губы, что, по-видимому, должно было означать улыбку.