— Он что-нибудь сказал?
— Нет, он только приоткрыл дверь и взял письмо,— ответил Индрек.
— Этот старый шут, выходит, еще не совсем ум потерял,—: заметил господин Маурус.
Оставшись один, Индрек машинально повторил про себя: «Никогда не забывай имени того, кого любишь», и немного погодя: «А кого я люблю? Люблю ли я кого-нибудь?» Нет, он никого не любил, никого. Ему показалось, будто он не любит по-настоящему даже своих отца и мать, сестер и братьев. Может быть, он любит Варгамяэ? Сейчас ему казалось, будто он не любит даже Варгамяэ, во всяком случае, так, чтобы стоило запомнить его имя. Все сделалось вдруг далеким и безразличным. А между тем Индрек помнил имена, словно любил их всех.
Но тут он сунул руку в карман и обнаружил в нем две ручки от чашек, вынул их и стал разглядывать, держа на ладони. Две ручки от новых чашек! Собственно говоря, их должно быть три, но одну, последнюю, Индрек выбросил. Она ему не понравилась. К тому же, зачем три, если достаточно двух. Двух, безусловно, хватит. Вполне!
«Какую из них отбил я, какую она?» — спросил он себя.
Но ответа ее нашел ни сегодня, ни вообще. Две безымянные ручки, ручки от чашек! «Никогда не забывай имени того, кого любишь?» — снова повторил Индрек. А если имен несколько, если их бесконечное множество? Если есть Рамильда, Римальда, Марильда, Миральда?.. Да, если их бесконечное множество, разве тогда можно помнить все, даже если любишь? Нет, тогда невозможно. Как бы ты ни любил, все равно невозможно. Бесконечное множество это то же самое, что ничего, словно у человека нет имени. Ридальма, Радильма, Диральма, Дарильма, Рамальди, Маральди! А Варгамяэ! Есть ли в этом имени что-нибудь, чего стоит помнить? А значит, и любить? Мадильра, Димальра, Мидальра, Да МИЛЬ ра... Индрек начал заворачивать ручки от чашек в бумагу, они тихонько позвякивали, как до этого в кармане, «Ручки от чашек нельзя заворачивать в одну бумагу, нельзя,— пробормотал про себя Индрек.— Но почему?» — спросил он себя, сообразив вдруг, какую бессмыслицу говорит. И ему неожиданно представилось, будто ручки от чашек голые. Голые, как два человека, лежащие друг подле друга совсем близко, почти вплотную. И ему стало стыдно за голые ручки от чашек,'он поспешно завернул их в бумагу сперва порознь, а потом обе вместе. «Это пока,— бормотал он,— потом я куплю для вас бумагу получше, помягче, мягкую, как шелк. Ручки от чашек должны храниться в шелковистой бумаге, если их две». Дамирла, Мадирла, Димарла, Мидарла... подлинная человечность появляется в шелку, подлинный шелк появляется в человеке, с человеком. Если бы не было человека, не было бы шелка, а если бы не было шелка, то не было бы... чушь! Мальдари, Дальмари, Ральдами, амави... Аматур! Амо, амас, амат... Подлинная человечность зарождается в любви. Человек есть любовь... «Есть» — это связка... Любовь это связка, связка есть любовь. Любовь... страсть... с... с... с... Страсть некрасивое слово. Эстонским языком можно пользоваться только в спальне. Deutsche Sprache1 тоже пригоден только для спальни, потому что там два «с». В спальне — некрасивое слово. «Слово» — тоже некрасивое слово, потому что там тоже «с». А родина, милая, дорогая