Но вместо того, чтобы изложить свою просьбу, Войтинский, подыскивая слова, стал жевать губами и беспомощно топтаться на своих тощих ногах со сведенными коленками.
—-. Чем могу служить, господин Войтинский? — спросил наконец Индрек.
— Мы скоро пойдем в баню,— проговорил Войтинский и опять принялся в нерешительности жевать губами.— Я должен идти с Юркой в баню,— добавил он, немного погодя,— но мне это противно. Понимаете, противно!.
~— Но почему же вы не ходите один, господин
Войтинский?—спросил Индрек.
— Господин Маурус не разрешает, — ответил Войтинский.-— Кто-нибудь должен идти со мной, но никого нет, только Юрка, этот грубый мужик. Я хотел просить, чтобы... вы...
—. Чтобы я пошел вместо Юрки? — спросил Индрек.
— Простите, но именно об этом я и хотел вас просить,— пролепетал Войтинский так униженно, что Индрек почувствовал прямо-таки физическую боль и не сразу нашелся что ответить. В этот момент явился Юрка с узлом.
— Ну, готов? — спросил он Войтинского.
Тот перевел взгляд с Юрки на Индрека, словно еще раз умоляя его пойти с ним.
— Сегодня я провожу господина Войтинского,—
сказал Индрек.
— Вы? — переспросил Юрка пренебрежительно и
с вызовом.
— Да,— ответил Индрек.
— Тем лучше,— буркнул Юрка и пошел было прочь, но потом повернулся и сказал: — Смотрите, в самом деле идите с ним, не то старик даст мне подзатыльник. И не меньше ста градусов, иначе толку
не будет.
|
288 |
— Не беспокойтесь,— ответил Индрек. Разговор между Индреком и Юркой велся на
эстонском языке, которого Войтинский не понимал. Но когда старик увидел, что Юрка со своим узлом ушел, он догадался, что просьба его исполнена; чуть ли не со слезами на глазах он схватил дрожащими пальцами руку Индрека. Индрек тоже был тронут,— руки Войтинского почему-то напомнили ему руки отца, хотя и были намного меньше и мягче.
В бане Индреку довелось стать свидетелем такой убогости, с какой он доселе никогда не сталкивался. Эта убогость произвела на него столь гнетущее впечатление, что он не заметил сопутствующей ей грязи и неопрятности. Все до последней степени износилось и истрепалось — от рубашки до носков,— и по всему