Глава XVII   Быть может, впечатления, навеянные смертью Кёлера, улетучились бы не так скоро, если бы не день рождения Пушкина.

— А я думаю,— сказала Рамильда.— Иной раз сама о ней вспоминаю. У меня была когда-то подруга, единственная, и она умерла. Я пошла попрощаться с покойницей и поцеловала ее в лоб, сперва прочитала «Отче наш», а потом поцеловала. Теперь, когда я хочу представить себе смерть, я делаю так: подхожу к зеркалу и смотрю на себя застывшим взглядом; затем закрываю глаза, вытягиваю губы трубочкой — я так подругу поцеловала — и целую себя в зеркале. От холодного стекла по спине пробегают мурашки, и жутко и приятно, и думаю: это холодное —• мой собственный лоб, у покойников такой же холодный лоб, значит, я холодна, как покойник, значит, я умерла. И я не решаюсь открыть глаза, боюсь увидеть себя в зеркале мертвой. В страхе я отворачиваюсь, бросаюсь на диван, зарываюсь лицом в подушки и только тогда открываю глаза. Если бы вы знали, какая это радость — быть одной и знать, что ты живешь. Только что была мертва, а теперь жива и невредима. Тетя не может этого понять. А вы понимаете?

— Я понимаю,— ответил Индрек.

— Что же вы понимаете? — спросила Рамильда.

— Не могу объяснить, но чувствую, что понимаю,— сказал Индрек.

— Ведь верно? — переспросила Рамильда.— Это словно где-то в затылке или в спине, вот и не можешь объяснить. Я, например, и понятия не имею, выйду ли я когда-нибудь замуж, и если выйду, то за кого, однако думаю иногда: что, если бы князь был моим мужем? Что бы я делала? Я бы сама давала ему в руки посуду и говорила: на, бей, дорогой муженек, если ты без этого не можешь. Я открывала бы двери буфета и выставляла бы все на стол, лишь бы мужу было что бить. Будь так добр, бей, ведь ты мой господин и повелитель, ты в доме хозяин. Вы верите, что я способна на такие вещи?

— Не знаю, право, не знаю! — тихо, словно обиженный, ответил Индрек.

— Все не знаю да не знаю,— запальчиво передразнила его Рамильда.— А я знаю. Я знаю, что тот, кто со злости начинает бить посуду, вовсе не мужчина, так ведет себя только моя тетя, когда поссорится с папой; а потом она плачет,— мол, подумать только, сколько все это стоит! Мужчина может со злости наброситься, это настоящий мужчина. Если бы князь в тот раз набросился на тетю, это было бы правильно. Он мог бы и на меня наброситься,—мол, чего я вмешиваюсь не в свое дело, но он не стал. Я было подумала — вот набросится, но нет! Он только бил да бил старую посуду. Теперь вы знаете, какого я мнения о мужчинах — таких, как князь. Но с вами мне не следовало бы так говорить, потому что вы, по выражению тети, подбиваете меня на глупости.

— Барышня, я же не подбиваю, я ведь не говорю ни слова,— попробовал оправдаться Индрек.

— Вот тем-то вы и подбиваете: сами не говорите, а мне позволяете, так оно и получается.

— Я не умею говорить так красиво, как вы,— заметил Индрек.