— Господин Маурус,— начал Слопашев,— вы ставите меня перед классом в неловкое положение, поскольку я и понятия не имею, о чем вы спрашиваете. Разве что, говоря о Пушкине, я увлекся несколько больше, чем полагается учителю, и этим ввел в соблазн учеников. Я только что объяснял им, что всякого рода излишества проистекают от слабости характера и что у человека должен быть твердый характер. Твердый характер должен быть у каждого в отдельности и у всего народа в целом. Мы, русские, не обладаем твердым характером, поэтому было бы хорошо, господин Маурус, если бы вы спросили у класса по-эстонски, я эстонского не знаю, и им не надо будет меня стесняться. Или вы хотите, чтобы я на минутку вышел?
— Нет, нет,— ответил директор,— у моих мальчиков всегда хватит смелости сказать правду.
Однако эта хваленая смелость, по-видимому, была несколько сомнительной, потому что директор все-таки обратился к Либле по-эстонски, как и советовал1 Слопашев:
— Ты, великий мошенник,— сказал он,— говори без утайки, что здесь произошло? И не ври, потому что, у господина Мауруса есть глаза и уши и он способен видеть через реку и слышать сквозь стены. Говори, не то...
—Господин Маурус, здесь ничего не произошло,—ответил Либле, не моргнув глазом.
— Вы не кричали? — спросил директор.
— Нет,— ответил мальчик.
— Нисколько?
— Совсем немножко, как случалось и прежде.
— Почему же вы кричали?
— Господин Слопашев так смешно рассказывал про Пушкина.
Господин Маурус спросил еще нескольких человек, но все отвечали одинаково. Наконец он остановился перед Индреком.
—А вы, долговязый серьезный израильтянин, лишенный лукавства, вы что скажете?
— То же, что и все, только...
Индрек замялся, пожалев, что чуть было не сказал больше, чем остальные.
— Ну говорите, что «только»?!
— Только господин Слопашев до слез растрогался, вспоминая Пушкина, и мы стали смеяться,— договорил Индрек.
— Как же вам не стыдно! —воскликнул господин Маурус.
— Нам потом стало стыдно,— ответил Индрек, словно извиняясь.
— Либле, тебе тоже стало стыдно? — спросил директор.