Глава VII   Постоянные каверзы Тигапуу и директора сказались как на самом Индреке, так и на его отношениях с окружающими. Он начал понимать, что если не хочешь попадать во всякие передряги и лишаться своих последних, столь нужных грошей, то должен вести себя по-другому. Надо научиться жить иначе, не так, как он жил дома или у писаря, где ему приходилось иметь дело только со старой Май да двумя-тремя приказчиками из лавки, искавшими его дружбы.

Каблуки были стоптаны до последней степени и сбиты набок. Какой смысл жить, если у тебя есть идеи, множество великих идей, но окружены они такими жалкими вещами.

Когда же Индрек пошел к Тимуску в следующий раз, все вдруг как бы обрело смысл. Еще на лестнице до него донеслись звуки, такие прекрасные, каких он не слышал ни разу в жизни. Индрек остановился и стоял долго-долго. Когда он наконец осмелился двинуться дальше и очутился у двери в комнату Тимуска, то обнаружил, что звуки несутся оттуда. Индрек решился постучать не раньше, чем смолкли звуки, только тогда. Увидев, что Тимуск в комнате один, Индрек понял, что играл он. Тогда-то он и уяснил себе смысл жизни. Почему бы и не рассуждать в таких жалких ботинках о разных высоких проблемах, если умеешь так играть! Каким образом или чем высокие проблемы и игра на скрипке связаны между собой, этого Индрек не умеет объяснить, но он чувствует, что связь между ними существует. Несомненно! О, он тоже согласился бы так жить, если бы умел так играть!

Вы слышали, как я играю? — спросил Тимуск.

У меня даже дух захватило,— ответил Индрек и почему-то покраснел.

Этому я научился в те годы, когда у нас был здесь свой оркестр,— пояснил Тимуск.

Индрек невольно вздрогнул. Значит, и здесь лучшие времена уже миновали. Как и на Варгамяэ! Там нет уже гибких березок, на которых можно было качаться так, что холодок пробегал под сердцем, здесь нет уже удивительных звуков, от которых замирает душа, а сердце начинает учащенно биться. Удивительно устроена жизнь: вечно ты как бы опаздываешь! Впоследствии Индрек еще не раз погрустит об этом, сегодня же его размышления прервал Тимуск:

Звук — это величайший обман чувств. Вы думаете, он действительно существует? Ерунда! Если бы это было так, то и лошади могли бы наслаждаться Бетховеном и Бахом, ведь и у них есть уши. А наслаждение получает только человек, отдельные люди. Значит, лошадь, умей она мыслить, могла бы верить в нашу музыку, но не наслаждаться ею, не чувствовать ее. Совсем как человек верит в бога. В него можно только верить. Вы верите в бога?

Кажется, верю,— ответил Индрек, помедлив.

Что значит «кажется»? — спросил Тимуск.— Как можно «кажется» верить в бога?

Я думаю, что верю,— поправился Индрек.

Как же вы думаете, если верите? — опять спросил Тимуск.

На сей раз Индрек не нашелся что сказать.

—        Конечно,— снисходительно заметил Тимуск,—вам этого не понять. Дело в том, что когда веришь, тоне думаешь, а когда думаешь, то не веришь. Скажем так: у вас в кармане какая-нибудь деревяшка, и выверите, что это бог, сотворивший небо и землю, а также человека. Верить в это совсем просто, ведь человек верит и не в такие нелепости. Нет в мире такой нелепости, в какую не поверил бы человек. Но если бы вы решили постичь умом, что носите творца неба и земли в кармане в виде деревяшки, как по вашему — удалось бы вам это?

Нет,— ответил Индрек.

Оглавление