Ведь верно? — продолжала Тийна.— Мама сказала, что будет до тех пор богу молиться, пока он не пошлет своего ангела. Я тоже буду молиться, мы будем вдвоем, потому что Молли лень. Она говорит: у кого же хватит терпения молиться до тех пор, пока он не услышит. Это она о боге говорит. Арно тоже не молится, он на слесаря учится, ему некогда. А когда мама его заставляет, он в ответ: какой ему смысл учиться на слесаря, если он все равно должен богу молиться, тогда уж лучше не учиться на слесаря. Так что только мы с мамой вдвоем — я на кровати, а она возле кровати на коленях—молимся каждый вечер и каждое утро. Я иной раз пропущу, забуду, если мама не напомнит, а она не забывает, она говорит: как же ты иначе на ноги встанешь? Нет, мы с мамой будем молиться до тех пор, пока у меня ноги не окрепнут, ни за что не перестанем, пусть бог видит, что мы всерьез,— мама так считает. И тетя тоже молится. Она живет за красной церковью, возле кладбища, где много крестов. Там папина могила, мама носит туда цветы... Мы втроем молимся: мама, я и тетя. Когда мама разбогатеет, у нее будет много денег, и тогда она попросит пастора в церкви помолиться — ведь это еще сильнее подействует. Но пока мы еще бедные и поэтому молимся вдвоем. Только тетя помогает, но ей мама не платит, она даром молится,, ведь она моя крестная.
— Где ты живешь? — спросил Индрек.
— Вон там, в том доме с красной крышей, через забор видно. А это наш сад. Мы живем в подвальной квартире. Над нами живут наши господа; в другом конце, где подвалы, живут чужие господа. Мама у них работает.
Таково было новое знакомство Индрека, вскоре перешедшее в дружбу. Ему легче было слушать лепет ребенка, мечтающего о здоровых ногах, чем без конца копаться в своих свежих воспоминаниях. Почему-то удивительно приятно было встретить кого-то, кто верит в бога, ведь сомневающихся в нем он встречал более чем достаточно.
Однажды, когда они снова беседовали вдвоем — дело было под вечер,— на западе показалась черная грозовая туча, время от времени рассекаемая зигзагами молний. До захода солнца было еще далеко, однако как-то сразу сгустился мрак, словно наступила ночь.
Город сковала напряженная тишина. Даже ласточки, кормившие своих птенцов, щебетали вроде бы лишь вполголоса. Все словно ждали приближения чего-то угрожающего. Ветер совсем затих. Воздух был горячий и душный, казалось, даже старые деревянные стены источали изнуряющий зной.
Индрек и Тийна сидели у ворот сарая, следя за приближающимися вспышками молнии и ожидая, где и когда загрохочет гром. Гроза надвигалась стремительно, и девочка все теснее прижималась к Инд-реку,
— Мне страшно,— прошептала она наконец.— А вот Арно не боится. Когда гремит гром, мы всегда жмемся к нему. Но когда Арно нет, должна быть мама, иначе нельзя. Мама хоть и уверяет, что ей не страшно, но это неправда. Она говорит так ради нас, потому что мы с Молли боимся. Когда мы забираемся от молнии в постель и прячем голову под подушку, мама всегда зовет нас к себе. «Идите лучше сюда, если ударит,— умрем все вместе»,— говорит она. А зачем она стала бы так говорить, если бы не боялась? Ведь боится, верно? А ты не боишься? — спросила девочка Индрека.
— Нет,— ответил Индрек.
— Правда?—допытывалась Тийна.
Индрек кивнул, и она сказала: