Наконец Молотов начал урок. Но тут же сказал:
— Знаете, братцы, я пьян. Ей-богу! Сперва не сообразил, а как только дело дошло до математики,сразу почувствовал. Она мое мерило. Математикатребует трезвой головы, ведь математика сама какрюмка водки. Понимаете? Делать нечего, придетсявам еще раз прийти; тогда я непременно буду дома,и трезвый. Мне необходимо, так сказать, вжитьсяв дело, понимаете? Два первых урока ушли на вживание, а там и приступим. Бог троицу любит.
Ученики с вытянувшимися лицами спустились вниз, кто смеялся, кто плевался, и в третий раз таких, кто не поленился пойти к Молотову, оказалось уже значительно меньше. Но именно теперь занятия начались в полную силу. И уже через несколько дней не было ни одного ученика, который не посещал бы ча-етных уроков Молотова, не составлял исключения и немец Унтер. Математика словно воодушевляла, ©на как бы даже порождала мечты, кристально ясные и четкие.
— Останавливайте меня, если что будет непонятно,— время от времени говорил ученикам Молотов.—Я разным баранам прививал математические мозги,привью и вам, так что одно удовольствие будет с вами заниматься.
И действительно, занятия стали для всех удовольствием, как будто кто переродил их самих или математику. Не беда, что Молотов по-прежнему ругался, к этому скоро привыкли, даже Унтер привык. Однако Молотов долго не мог забыть, что тот ходил на него жаловаться. Снова и снова возвращался он к этому. Как-то он сказал:
— Этакий наглец! Он, видите ли, терпеть не может русского языка. Даже женщины терпят, когда я с ними по-русски разговариваю. Сперва пищат, а потом ничего. Есть у меня одна, в седьмом классе учится, длинная, как жердь, чуть ли не с меня ростом; ходит, подпрыгивая, точно на пружинах. И как вы думаете, что я ей сказал? Только «белобрысая», и больше ничего. В обморок грохнулась! Понимаете? «Белобрысая» — и она растянулась! Не то чтобы совсем растянулась — я вовремя подоспел, усадил ее на парту. Крик, шум, слезы, вопли, оскорбление чести! Это я оскорбил ее честь! А теперь знаете как? Только покраснеет, когда скажу «белобрысая». Так покраснеет, что даже сквозь платье видно. Ей-богу!