— Все это и сказал,— нехотя пробормотал Индрек.
— Ах, даже все? — воскликнул директор не то с удивлением, не то с любопытством.— Ведь не передали же вы ему наш с вами разговор? Ну и глупо! Запомните: молчать, молчать, молчать, иначе все станут вас обзывать, как обозвал Тигапуу. А теперь скажите сами, что может поделать господин Маурус, если вся школа будет вас так ругать. В другой раз будьте осторожнее: доской от парты бить нельзя, тем более ребром, так не долго и убить человека, а за это в Сибирь угодишь. Не в нашу «Сибирь», что наверху, а в ту, другую, что далеко. К счастью, на сей раз вам попалась голова Тигапуу, она крепкая, очень крепкая, на ваше счастье. Видно, богу было угодно, чтобы вам попалась голова Тигапуу. Не у всех людей такая голова, как у Тигапуу. Так что надо быть осторожным, очень осторожным! Но это не беда, что он вас обругал, ведь если человек честен и говорит правду, его непременно поносят и дразнят, правды никто не любит. Только старый господин Маурус любит, он один любит. Ибо он знает — на правде зиждется мир, а также школа господина Мауруса. Кто правды не любит, тот погибнет, но мы с вами не погибнем, нет, потому что мы любим правду, хоть нас за это и поносят.
Директор как-то странно улыбнулся и, подойдя к Индреку, сунул ему в руку несколько серебряных монет. Никогда прежде Индрек не держал в руках таких денег: они казались ему скользкими, липкими, холодными, хотя на самом деле были теплые и сухие. Такие это были удивительные деньги, те, что директор сунул ему в руку.
— Вот вам за то, что вы честный человек, сын честных родителей,— сказал господин Маурус и хотел было продолжать в том же духе, но вдруг переменил тон и совершенно неожиданно принялся бранить Инд-река:
— Ты, пес этакий,— крикнул он,— приехал из деревни и думаешь, что здесь какая-нибудь корчма или
трактир!
И в тот момент, когда в дверь постучали и показалась любопытная физиономия Либле, директор обеими руками толкнул Индрека в грудь.
— Закрыть дверь! — крикнул директор Либле, явно подслушивавшему за дверями, и, обращаясь к Индреку, продолжал: — Безумец! Из-за тебя, долговязого, того и гляди, мою школу закроют! Куда денутся тогда мои мальчики, что станется с эстонским народом, если школу господина Мауруса закроют? Неужели я должен пойти в класс и предупредить всех: берегитесь Пааса, ибо рост у него долог, да ум короток? Или мне сразу же отправить вас в сумасшедший дом? На что вы годитесь? А теперь ступайте в класс: после уроков я подумаю, что с вами делать.
С этими словами директор сунул Индреку в руку еще несколько монет — они были еще отвратительнее первых. Когда Индрек открыл дверь, директор крикнул ему вдогонку:
— Теперь вы понимаете, что господин Маурус
прав?
— Понимаю,— сквозь зубы ответил Индрек и выговорить это слово ему было труднее, чем какие бы то ни было другие слова, которые он произносил до сего дня. Он почувствовал себя вдруг до того опутанным ложью, обманом, притворством, что ощутил прямо-таки физическую боль. В том месте, где обычно бываешь один и куда только женщины любят иногда заходить парами, Индрек завернул полученные деньги в бумагу и хотел было бросить их в яму, как вдруг ему пришла в голову новая мысль, и он сунул монеты в карман.