Глава VI   Индрек ел, пил, читал газеты, а Тигапуу все не возвращался. Индрек еще поел и попил, но Тигапуу не было. Тогда Индрек стал смотреть, как играют в бильярд, однако Тигапуу не появлялся, словно с ним приключилась какая-то беда. Индрек начал беспокоиться, у него даже сердце заныло. Может быть, Тигапуу просто подвел его: велел сидеть и ждать, а сам давно ушел домой и теперь потешается над ним.

И впрямь, кажется, ребром,— заметил Оллино.— Длинная красная полоса.

— Так я и думал, ведь если плашмя бить, меня не так-то легко свалить,— согласился Тигапуу. Увидев Индрека, он сказал: — Вот олух, зачем же ты ребром? Ведь у меня не бараний череп. Ты шуток не понимаешь.

Господин Оллиио сохранял полнейшее спокойствие, словно речь шла о самом заурядном случае. Только когда он перевел свои белесые, застывшие глаза на Индрека, в них как будто что-то блеснуло. И Индреку показалось, что блеск этот был не очень-то грозным. Он хотел было что-то сказать, но тут дверь распахнулась и вошел директор. По-видимому, ему уже успели доложить о происшедшем.

— Что тут случилось? — обратился он к Оллиио.

— Ничего,— спокойно ответил тот.— Паас и Тигапуу боролись, и Тигапуу, упав, в кровь расшиб себе голову о край парты, вот и все. Пустяки, небольшая царапина.

Но директора это объяснение не удовлетворило, он потребовал дополнительных подробностей. Их дал ему Тигапуу, да с такой точностью и убедительностью, что директор вынужден был прикинуться, будто всему верит. Но когда начались уроки, Индрека вызвали из класса к директору.

— Вы у нас единственный честный человек, только вы говорите мне правду,— начал господин Маурус.— Все остальные врут. И господин Оллиио врет, он тоже. Но он делает это из добрых побуждений. Итак, скажите мне, что произошло у вас утром с Тигапуу? Как Тигапуу разбил себе голову?

У Индрека сердце упало. Не то чтобы он боялся сознаться в своем поступке и, если нужно, понести наказание, нет, его волновало совсем другое. Если Оллиио и Тигапуу действительно сговорились и скрывают от старика правду, а он, Индрек, теперь проболтается, то как же назвать такой поступок? Ведь это и впрямь будет смахивать на донос или фискальство в духе Либле или Копфшнейдера, которые подглядывают в умывальной, в приоткрытые двери и даже

в замочную скважину, чтобы затем, сломя голову, бежать и докладывать директору. В конце концов Индрек успокоил себя тем, что дело это касается только его, а с самим собой он волен поступать, как ему вздумается. Пусть другие отрицают, он отрицать не станет.

Приняв такое решение, он во всем признался директору, чтобы покончить наконец со всей этой историей.

— Так я и думал,— сказал директор, когда Индрек умолк.— Какая уж там возня, ведь Тигапуу баловаться не любит, он сразу в драку лезет! Но я все еще не могу понять, почему вы вдруг так разозлились— у вас такие добрые глаза.

— Он обругал меня,— сказал Индрек, хотя собирался умолчать об этом.

— Охотно верю,— заметил директор.— Ругаться он мастер. Сразу—и доносчик, и фискал, и шпион, и предатель! Что он вам сказал?