На вечере подавался холодный ужин с горячим чаем, водкой и пивом. Но эта материальная сторона казалась второстепенной, главным было угощение духовного порядка. О нем надлежало позаботиться самим выпускникам как организаторам праздника. Неделями длились обсуждения и споры о том, кто и что должен говорить. Это внесло в жизнь школы некоторое оживление, поскольку все классы сознавали, что рано или поздно они тоже станут выпускными, тогда и перед ними возникнут те же проблемы, над которыми мучается сейчас последний класс. В основном споры, как и в прежние годы, велись вокруг того — высказывать ли в своих речах правду по адресу директора и учителей или же придерживаться «конвенциональной лжи».
— Если мне и на выпускном вечере не разрешат правду говорить, я вообще выступать не стану,— заявил Веллемаа, сочинявший стихи на русском языке.— Живя и учась здесь, мы вынуждены были годами скрывать правду, иначе нам не дали бы закончить образование. Понимаете? Ради образования мы должны были скрывать правду. А теперь, когда мы уже получили образование и готовимся к экзаменам на аттестат зрелости, теперь я хочу в конце концов высказать правду истинную, ибо истина глубока и пусть эта глубокая истина явится моим первым шагом к экзамену на аттестат зрелости.
— А если срежешься на экзамене?— спросил кто-то.
— Если срежусь, то, разумеется, не вернусь сюда,— ответил Веллемаа,— человек не должен возвращаться туда, где он однажды говорил правду.
— А откуда ты знаешь, что то, что ты собираешься сказать, есть правда истинная?— спросил кто-то.— Уж не думаешь ли ты, что твое мнение и истина —• одно и то же?
— Истина бывает двух родов,— защищался Веллемаа,— объективная и субъективная. Разумеется, я в своей речи не собираюсь открывать объективных истин, учителям они и без нас известны. Но наших субъективных истин они не знают, да и не могут знать, и в этом смысле они глупее нас. Одним словом, они годами преподавали нам объективные истины, теперь мы преподадим им субъективные. Вот мое мнение.
До выпускного вечера времени оставалось немного, а между тем все еще не было решено, следует ли перед расставанием говорить чистую, горькую правду или лучше подмешать к ней сладкой лжи, поэтому выпускники избрали комиссию из двух человек, которой поручили пойти к господину Коови и узнать его мнение. Собственно говоря, им и так было известно, какого мнения придерживается Коови, тем не менее они хотели еще раз поговорить с ним, словно надеялись, что за последний год он, быть может, изменил его. Но нет, Коови своего мнения не изменил. Он сказал, как бы прося их сжалиться не то над учителями, не то над директором, не то над правдой.
— Что вы так носитесь с этой своей правдой! Столько лет вы обходились без нее, неужели вам не прожить без нее оставшиеся несколько дней или часов! Люди соберутся, чтобы есть, пить, беседовать, а вовсе не для того, чтобы выслушивать правду. Кто ищет правду, тот остается дома, не так ли? И разве можете вы сказать господину Маурусу такую правду, какой он бы уже не слыхал? Или вы думаете, он отнесется к вашей правде серьезно? Как бы не так, он все обратит в шутку.
— Ладно,— ответила депутация,— но что запрещено в речах, то разрешено за едой и питьем?
— Это другое дело,— заметил господин Коови.— In