— Господи, а где же я для тебя возьму?— всполошилась мать.
—: Все равно где,— ответил Индрек.— Я уж лучше без рубашек останусь, а этого полотна мне не надо, рубашек из него я не надену.
Сказал и пошел прочь.
Теперь и у матери полились из глаз слезы, они все текли и текли, пока она доила коров, словно ей было жаль Буренку и Краснуху—ведь им приходилось все свое молоко отдавать в подойник, а их телятам спаивали мучную болтушку, в которую для вкуса и запаха подливали крынку кислого молока на двоих: Бурёнкину—поменьше, ведь он старше, Краснухину—= побольше, он младше, к тому же хиленький.
Таким образом, почти все в доме ходили хмурые, никто друг с другом не разговаривал. В тяжелом настроении улеглись в субботу спать. На следующее утро Индрек проснулся от далекого гула колоколов. Он вскочил-с постели, спустился с сеновала и в одной рубашке, босиком побежал к воротам, словно мог оттуда что-нибудь увидеть. Ему как бы передалось настроение того мальчика, который когда-то давно сидел здесь и плакал, а рядом с ним тявкала собака. Но Индрек не плакал, он просто стоял. Не было рядом с ним и тявкающей собаки, он стоял совсем один, и каждый удар колокола отдавался в его сердце сладкой болью. Так звонят колокола только на Варгамяэ, и нет на всем белом свете других таких колоколов. Только одному мастеру, да и тому раз в жизни, удалось отлить такие удивительные колокола. Есть на свете немало прекрасных и ценных вещей, но нигде не бывает такого воскресного утра и таких колоколов, потому что нигде нет таких топей и болот, это они придают церковному звону настоящее звучание. Теперь Индрек понимает это, он жил в городе и слышал другие колокола. И ему кажется,—сколько бы ни было в мире сокровищ, он все-таки останется бедняком, потому что ему нигде больше не найти такого воскресного утра и таких колоколов, как на Варгамяэ.
Кто знает, как долго простоял бы Индрек у ворот, если бы отец, вернувшись из ночного, не спросил:
—На что это ты уставился?
— Да ни на что, просто колокольный звон слушаю,— ответил Индрек.
Отец остановился, как будто тоже решил послушать, действительно ли колокола бьют сегодня так, что сердце замирает от сладкой боли, но, помолчав немного, сказал-.!
—Умолкли. Я слышал звон, когда еще под горой был.
В самом деле в колокола давно уже не били, а Инд-реку все казалось, будто они еще звонят, отдаются где-то глубоко, не то в голове, не то в груди.
—. Ну, теперь тебе полегче, чем дома было?— немного погодя спросил отец.
—Трудно сказать,— промолвил Индрек.
—Я порой думаю,-— хорошо, кабы тебе полегче хлеб доставался, чем нам тут,- по крайней мере, хоть какой-то толк был бы от всех наших трудов и расходов, а то...
Отец не договорил. Может, так оно и будет,— помолчав, заметил Индрек.
— Мне хлеб нелегко доставался,— продолжал отец,— пожалуй, я не увижу светлого дня до тех пор, пока не сложу на груди руки, тогда, может, отдохну. Но жить надо: чего не осилю, то так и останется.