Сказала и пошла к амбару, где когда-то любили:
весной и летом сидеть Лийзи и Марет, болтая о всяких делах, в которых Индрек в ту пору не разбирался, а если и разбирался, то не должен был слушать. Он мог только сидеть за поленницей и поглядывать на амбар, но, кроме песен и смеха, ему ничего не было слышно.
Лийне не стала петь в амбаре, быть может, потому, что она была одна, или же потому, что продолжала думать о полотне, из которого мечтала сшить себе рубашки к конфирмации. Тяжело петь, когда думаешь о полотне. Это понимает даже Индрек; он идет и садится на порог перед открытой дверью амбара, освещенного багряным отблеском заходящего солнца; садится и смотрит, как сестра роется в своем сундуке, который когда-то был сундуком Марет. Индрек сидит и ждет, ждет и смотрит, как смотрел еще тогда, когда был ребенком, а сестры уже взрослыми.
— Ты сердишься на меня, Лиине?— спрашивает он наконец, видя, что сестра не обращает на него внимания. Чего мне сердиться,—надувшись, отвечает
- Да все из-за полотна этого,— говорит Индрек.
— Это ж не мое полотно,— отвечает Лиине,— матери, пусть делает с ним что хочет.
— Так она ж его тебе обещала.
— Обещала,- едко повторяет Лиине.— Мало ли что обещала. Если останется, мне дадут; другим ведь всегда дают то, что от тебя остается.
Эти слова больно укололи Индрека и он ответил сестре
—Пойду скажу матери, чтобы она мне из этого полотна рубашек не шила, тогда тебе не придется зимой отказываться от конфирмации.
Сказал и сошел с порога, словно ему больше не о чем было разговаривать с сестрой.
—Ты уже уходишь?—спросила она. -Я думала, посидишь еще.
Индрек чувствовал, как благодарна ему сестра за его слова. Теперь он мог бы еще долго сидеть здесь и беседовать с ней, хоть до тех пор, пока не погаснет заря но ему уже не хотелось, -глядя на багряный отблеск заходящего солнца, он вспомнил вдруг рассказ Кадри о собаке, которая забилась зимой в щель между поленницей и сугробом, чтобы там околеть. Да, вое, поминание о собаке отбило охоту разговаривать. Так на Варгамяэ не подыхала ни одна собака, да и в других местах тоже, Индрек такого не слышал И вместе с этой собакой на Варгамяэ умерло еще что-то, это Индрек чувствовал.
Лийне, выйдя на порог амбара, глядела вслед брату, а он и внимания на нее не обращал. Затем она вернулась в амбар, села на край открытого ларя и сидела долго-долго. Но то ли край ларя был очень острый, то ли радость очень велика, только Лийне, сидя там, вдруг расплакалась, и теперь в ее лице и глазах и следа не осталось от того упрямства, которым только что дышало все ее существо. Если бы Индрек поглядел на нее теперь, хотя бы со спины, он, не задумываясь, сказал бы (будь у него хоть капля ума): «Ребенок, чистый ребенок!» Но у Индрека, очевидно, ума не было — он прямиком направился к матери и сказал:
— Оставь это полотно Лийне, чтобы она могла пойти зимой на конфирмацию.