и Ты и так чересчур много работал,- сказал Индрек, словно: хотел утешить отца.
Тот понял это и ответил ласково, как будто и он слушал у ворот под рябиной самый мягкий на свете колокольный звон:
— Поверь, сынок, на этом свете всегда через силу надо работать, если хочешь чего-нибудь достичь. Да и то мало будет, даже тогда не достигнешь того, чего желаешь.
Почти все богомольцы прошли уже мимо ворот хутора, когда Индрек взял свой узелок и собрался в путь.
Мать давно уже ходила вокруг сына с выражением муки на лице, словно хотела ему что-то сказать или ждала, не скажет ли он ей что-нибудь особенное. Но сын молчал, и у матери тоже слова не шли с языка. Только когда сын вышел за ворота, когда уже задвинули засов и Индрек зашагал прочь, мать проговорила, глядя ему в спину сквозь перекладины:
— Индрек, неужто ты и правда не станешь эти рубахи надевать, если я их сошью?
Откуда ни возьмись и Лийне очутилась рядом с матерью— ростом она была уже с мать, даже, как показалось Индреку, чуть повыше, и глаза такие же карие,— она сказала, глядя на брата сквозь рейки ворот, точно сообщила великое чудо:
— Знаешь, что мы сделали? Мы разорвали полотно пополам, ровно пополам, мне только чуть-чуть больше досталось, совсем капельку. Каждому по две рубахи выйдет. Свободно выйдет! Согласен? Ты небось не веришь? Так пошли в амбар, сам погляди!
И вот засов отодвинут, ворота распахнуты, и сестра, ухватив Индрека за руки, тащит его обратно во двор, к амбару, где у одной стены стоят кадки с соленой салакой и салом, большой чурбак для рубки мяса и развешана всякая утварь, а у другой стены — два ларя, один поменьше, другой побольше, расписной, со скрипучей крышкой. Подняв крышку так стремительно, что та даже крякнула, Лийне принялась на глазах у брата торопливо мерить полотно. Быть может, Индрек воспротивился бы этому, но из открытого ларя на него пахнуло тем особенным запахом, какой он слышал только здесь, и это укротило его, мгновенно успокоило. Он не стал мешать матери и сестре делать то, что им хотелось. Словно сквозь туман или через топкое болото доносился до него голос сестры.
— Считай сам, коли мне не веришь, и убедишься, что выйдет, свободно выйдет, тебе для школы, а мне для конфирмации. А теперь гляди, что я сделаю: тут же у тебя на глазах, отрежу свою часть и положу в свой ларь, а твоя часть останется в этом ларе. Верное. Пополам! Никто не будет в обиде, да?
Индрек и не был в обиде. Теперь, когда Индрек стоял между матерью и сестрой возле этого удивительно пахнущего ларя, он уж не был в обиде.
— Значит, можно сшить тебе эти две рубахи:1— спросила наконец мать.
— Конечно, сшей, я буду беречь их, надевать только в праздник,— ответил растроганный Индрек.