А то как же,— отозвался тот.
— А человек может и без веры создавать других людей,— гаркнул Слопашев.— Отсюда следует, что человек сильнее бога.
— Человек не создал первого человека,— сказал Кулебяков,— и, очевидно, не создаст и последнего, поскольку и его создаст бог своей верой.
— Постойте, постойте,— закричал Слопашев, словно вдруг вспомнил что-то.— Вы говорите: верой. Разве ж вера бога в человека настолько сильна? А почему человек согрешил, почему он впал в грех, если бог так сильно верил в него, в свое творение? Человек не оступился бы, если бы вера бога не пошатнулась. А знаете, кто верил в человека? Дьявол верил, и потому человек поступил так, как хотелось дьяволу. Человек всегда выполняет волю того, кто в него верит. И чтобы укрепить свою веру в человека, бог родился от девы и умер на кресте. Таким образом, он доказал самому себе, человеку и дьяволу, что вера его сильнее, чем чья бы то ни было. Ведь дьявол никогда не являлся в мир и не умирал на кресте или еще каким-нибудь способом. Если бы он родился хоть от какой-нибудь беззубой ведьмы и позволил забить себя на смерть пьяным крестьянам, точно какой-нибудь конокрад, лишь бы умереть и иметь возможность сказать: вот видите, что вы сделали с пьяных глаз, вы забили насмерть своего дьявола! Но дьявол никогда этого не делал, никогда. Только бог явился и умер, дабы вновь непоколебимо уверовать в человека, уверовать так, чтобы из веры родилась любовь. Именно любовь! Обычно из веры рождается злоба и ненависть, одна только злоба и ненависть, а из веры бога, распятого на кресте, родилась любовь. Любовь к человеку. Дело не в том, чтобы человек был верующим, чтобы он был христианином, магометанином или язычником, чтобы он был добрым, честным, правдолюбивым, справедливым,— достаточно и того, что он человек. Понимаете? Только человек, и больше ничего! В человека надо верить, человека надо любить! — рычал Слопашев, словно возвещал это всему миру.— И если бы бог всегда верил в человека так, как распятый на кресте, то... Тут несколько голосов одновременно прервали Слопашева, и началась невообразимая словесная битва за человека и бога, который, по словам Кулебяко-ва, быть может, существует или существовал. Индрек так и не дождался, кто со своей верой окажется побежденным, человек или бог. Ему, как ученику, пришлось незаметно уйти — близилась полночь. Когда он на следующий день попытался расспросить господина Коови о результатах спора, тот сказал, усмехаясь:
— И вас уже заразил этот русский бог и вечный человек.— Затем добавил уже серьезнее:— Охота вам время тратить на такую ерунду. Оставьте бога в покое. Он вас не трогает, чего же вам от него надо. Ведь не вы его создали, он был раньше вас. Он в свою очередь неповинен в вашем рождении — у вас есть родители. И этот вечный человек... Откуда нам знать, вечен человек или нет! Все это одни лишь громкие слова, и нужны они тем, кто ничего не делает. Ну как можно от этих громких слов перейти к делу! Всякое дело в сравнении с ними покажется столь ничтожным, что не стоит за него и браться. Пусть лучше остается все как есть, мы же будем по-прежнему произносить в пьяном виде громкие слова. Не стоит ради смертного и пальцем шевелить, раз человек вечен. Смертного пусть топчет сапог жандарма, а вечный шагает с богом в обнимку. Зачем верить и любить смертного на деле, если можно на словах верить и любить вечного? Не правда ли? Тем более что второе куда легче первого. Хлебнул из рюмки, и уже веришь, уже любишь. Горе и нужда смертного, это — другое дело. В это трудно верить, еще труднее это любить, куда труднее. Но Индрек чувствовал, что слова Коови до него сейчас не доходят. Его тоже вечный человек интересовал куда больше, чем смертный. Приятно было верить во что-то, мечтать о чем-то вечном. И он решил искать это вечное, хотя господин Коови отнюдь не собирался ему в этом помогать. Но вскоре Индрек убедился, какая жестокая борьба ведется между вечным и бренным в сердце каждого человека, в частности, в его собственном сердце. Настал черед самых обыденных и преходящих дел, и тем не менее они оттес