Глава XXXI   Эта тоска, по-видимому, и явилась причиной того, что Индрек начал ходить на кладбище.

В один прекрасный день он просто так, ни с того ни с сего отправился на кладбище и долго бродил там среди могил. Как будто немного легче становится, когда смотришь на эти холмики, что выросли друг подле друга из тоски и страданий, на цветы, что расцвели из печали и слез. Казалось, ему доставляло удовольствие думать: огромные сады заполнены-могильными холмиками, а жизнь идет своим чередом. Если бы можно было собрать все слезы, пролитые усопшими, а также слезы, пролитые по ним, и если бы можно было спустить их по склону горы, тогда, пожалуй, случилось бы наводнение, залило бы весь город со всеми, кто в нем плачет и смеется. И Индрек радовался, что город тем не менее продолжает жить. В конце концов его радовала даже собственная тоска и боль, потому что он чувствовал: так становишься похожим на других, так вообще становишься человеком, ведь человек начинается с боли.

Не раз он заставал на кладбище похоронную процессию и, если благодаря большому скоплению народа это оказывалось возможным, шел со всеми, чтобы разделить их горе. Но чужое горе почему-то не трогало Индрека, словно сердце его было огорожено какой-то защитной сеткой. Но однажды хоронили кого-то в длинном черном гробу, за которым никто не шел. Лишь два или три человека сидели рядом с гробом на телеге, свесив ноги, ведь надо же кому-то опустить гроб в могилу и засыпать землей, сам покойник этого не сделает. «Да, кто-нибудь все-таки необходим,— подумал Индрек и стал наблюдать.— Наверное, какой-нибудь бедный старик, который давно уже был всем в тягость,— продолжал думать Индрек.— Именно старик, ведь женщины такого роста не бывают. А если это молодой, почему же гроб черный? К тому же молодого непременно кто-нибудь провожал бы, непременно провожал бы, а старики уходят одинокие в длинном черном гробу. Широкий им не нужен, у них уже нет мяса на костях, как у Войтинского, одни кости, а кости уместятся и в таком узком гробу, как вот этот черный, в котором лежит желтый человек, перед смертью еще больше походивший на покойника, чем теперь, когда его хоронят». И пока Индрек так думал, наблюдая, как деловитые и равнодушные люди суетятся вокруг гроба, ему вдруг стало жаль этого незнакомого старика. И прежде чем он успел заметить, что с ним происходит, глаза у него наполнились слезами и он подумал: «Пусть они теперь засыпают гроб землей, я оплакал старика, так что он уже не может быть в обиде».

Кто знает, долго ли Индрек ходил бы на кладбище, не повстречай он там господина Шульца, своего бывшего учителя немецкого языка — Связку. Индрек еще издали заметил его и заколебался — поздороваться со стариком или нет, поскольку не был уверен, узнает ли еще он его, Индрека. Но затем ему вспомнился последний разговор у господина Шульца дома, и Индрек, не отдавая себе отчета в том, что делает, сорвал перед стариком шапку. Это вывело старого господина из задумчивости. Он тотчас же узнал Индрека и протянул ему руку, словно они были старые друзья.

—        Давно я вас не видел,— сказал он.— В последний раз мы с вами как будто у меня беседовали, помните? Мой старый отец сидел тогда на весеннемсолнышке и ждал, когда я отвезу его на родину — наРейн, откуда мы родом. А теперь он покоится на этомкладбище — тут ему и Рейн и родина.

Господин Шульц помолчал немного, словно в нерешительности, затем продолжал:

—        Хотите взглянуть на могилу моего отца? А потом мы могли бы вместе вернуться в город.

И, словно уже получив согласие Индрека, старик пошел, опираясь на зонтик,— маленький, согбенный, с выбивающимися из-под старой засаленной шляпы седыми волосами. Индрек не смог сказать «нет» и пошел за ним, чтобы прочитать «Отче наш» на могиле старика, которого видел всего один раз в жизни. Но ему показалось странным, что он читает молитву на языке, о котором лежащий в могиле не имел при жизни ни малейшего понятия, и поэтому он перестал читать, а только делал вид, будто читает.

[1]2345
Оглавление