Когда Индрек совладал со своими слезами, он увидел, что Рамильда стоит перед ним и делает руками какие-то непонятные жесты, словно хочет дотронуться до Индрека или что-то в этом роде. Но как только взгляд Индрека прояснился, все непонятное в девушке исчезло.
— Я так рада, что не ошиблась в вас, по крайнеймере хоть в вас не ошиблась,— сказала она.— Как эточудесно, когда у тебя есть кто-то, кому ты можешьполностью доверять, на кого можешь надеяться. Даже если ты никогда не воспользуешься его помощью,тебе все-таки радостно от одного сознания, что такой человек существует. Люди, наверное, для того и в бога верят, чтобы надеяться на его помощь. Но пусть все это останется между нами, как и ручки от чашек, которые мы в тот раз отбили. А куда вы их выбросили? Не помните? Впрочем, не все ли равно, ведь это было смешно и глупо. А теперь до свидания, скоро урок кончится. Завтра я уезжаю в деревню, к своей другой тетке, папа считает, что это будет полезно для моего здоровья. У него и у здешней тети совсем не остается для меня времени, у них одна забота — мальчики и суп для мальчиков. Как всегда! Они говорят: ты теперь достаточно взрослая, чтобы самой о себе заботиться. Но они только говорят так, а на самом деле считают меня ребенком. Говорят и тем самым снимают с себя ответственность. А когда мальчики разъедутся, они возьмутся за меня — упакуют и отвезут опять туда, откуда я самовольно удрала. Ну и пусть! Хорошо, что они хоть столько-то уделяют мне внимания. Если бы вы знали, как я там одинока! Просто до ужаса! Порой мне кажется, что какой-нибудь обломок- старой мебели, стена, угол комнаты или улицы значит для меня больше, чем человек. Но имейте в виду, это я говорю только вам. Вы когда-нибудь испытывали что-нибудь подобное? Испытывали? — Когда вы об этом рассказываете, мне кажется, что испытывал,— ответил Индрек.— Я, когда тоскую по дому, не столько о людях думаю, сколько о вещах или местах: о деревьях, кустах, о какой-нибудь старой изгороди или проломе в изгороди, через который я столько раз лазил, о скрипучей калитке, которую мне столько раз приходилось открывать. И знаете, барышня, у нас на холме растут старые сосны, их я обычно вспоминаю прежде всего.
— А знаете, почему это так бывает? — спросила Рамильда.— Вещи справедливее, чем люди, вот почему. Вещи правдивее. У них постоянный характер, а у людей нет. У людей нет. Расстанешься сегодня с другом, а встретишься с ним завтра, он тебе уже совсем чужой — вот что такое люди. Я тоже такая, потому что у меня одни лишь настроения да иллюзии. Вот именно: настроения да иллюзии, их у меня с избытком. Не верите? О-о! Вы меня не знаете. Вы меня совсем не знаете! И папа не знает. Он знает других женщин, это мне известно, теперь мне это известно, а свою дочь не знает, ведь собственная дочь не женщина, она всего лишь ребенок. Однако возможно, что он только притворяется, будто не знает меня. Ведь ему совсем нельзя верить, он самый неверный человек на свете. Хотите, я расскажу вам одну историю...
Но история осталась нерассказанной, потому что из коридора донесся звонок, и весь дом зажужжал, как потревоженный улей. Рамильда убежала. С порога она помахала Индреку рукой и улыбнулась. Это было сделано с такой легкостью и беззаботностью, словно через несколько мгновений им предстояло снова встретиться, чтобы продолжать прерванную болтовню. А между тем это была ее последняя улыбка Индреку, ее последний взмах руки. Индрек словно почувствовал это, иначе его не охватила бы такая безнадежная тоска и эта тоска не длилась бы целые дни и недели.